Этот текст я написал два года назад, на 40-летие. Мне тогда на каждом углу рассказали, что праздновать такую дату нельзя и привели миллион причин. Поэтому не справить было бы неправильно:). Написал за два часа, пока летел в самолете «Симферополь-Петербург». За столом прочитал самым близким людям, значимо было для самого себя. Недавно нашел текст, понял, что по сути ничего не изменилось. Кое-что по мелочи подправил. Подумал, что можно положить и в общий доступ. Пусть лежит…
Просто мне в жизни очень часто и много везло. Всегда везло.
В первый раз мне повезло в апреле или мае 1944 года, когда бабушка, возвращаясь из Коканда, обманула конвой и провезла моего 5-летнего папу в чемодане — вернуться из эвакуации разрешалось только с одним ребенком, а у нее было двое.
Затем повезло в 75-м родиться в Ленинграде — за три с половиной года я видел десятки и сотни не самых дурных людей, которые родились там, где еще можно как-то жить, но совсем неправильно появляться на свет и проводить детство. В моем роду было много приличных людей, о некоторых из них я что-то знаю, они были сложные и жуть какие противоречивые. Но я надеюсь, что от них у меня есть чуть-чуть еврейской светлоголовости и упрямства в действиях, и эстонской созерцательности и неспешности. У Лотмана была мысль, что интеллигент отличается от аристократа тем, что первый поступает исходя из своей чести и совести, а второй не может поступить плохо, потому что за ним стоит род и порода. Я часто мыслю себя в логике второй.
Мне повезло с папой, который, всегда все делая не так, в итоге все сделал правильно. Его нет уже скоро как 10 лет, первые четыре года после его ухода я продолжал внутри себя с ним говорить и советоваться, теперь обычно сам знаю, как правильно. Когда-то в 7 классе он был жутко воодушевлен, что можно было отправить меня по какому-то блату в легендарный «Артек», но что-то тогда не заладилось. Наверное, сегодня от моей крымской истории он бы сперва сильно удивился, потом бы сказал: «Ну нормально», второпях обозвал бы за что-нибудь мудаком, но внутри очень сильно бы гордился. Хотя ничего бы вслух не сказал, мне уж точно. Он меня очень любил, но не умел никогда этого выразить.
Мне повезло настолько, что у меня две мамы. Которые, думаю, внутренне с этим фактом уже разобрались и смирились. Недавно я перечитывал «Алые паруса» (возраст такой наступает уже — перечитывать) и нашел замечательный абзац, за который можно простить многое графоманское в этой книжке:
Вот и мои мамы всю жизнь смотрят на торговлю книжками, школьное учительство, интернеты, байдарки, вышки, артеки — и все же нетвердо уверены, что большой мальчик, пожалуй, справится с этими своими игрушками. Хотя серебряных волос от этого становится у них больше.
Мне повезло с тем, что моя своя семья состоит из двух стихийных бедствий. Одно во всех своих проявлениях уже к своим пяти до оторопи напоминает папу — сей факт иногда радует, но чаще пугает. Другое объединяет в себе все возможные и невозможные нелепости этой жизни, но по трезвому размышлению каждый раз оказывается, что у меня есть кто-то за спиной, мне есть куда приходить, меня кто-то ждет с работы (хотя часто засыпает раньше), слушает, слушается и слышит.
Мне еще повезло, что есть у меня человек А, который для моего нынешнего мировосприятия сделал меньше, чем родители, но больше, чем тот, кого можно было бы назвать «другой».
Мне повезло с друзьями. Которые не меняются много лет и даже десятилетий. Которые с 82-го, с 2000, 2003, 2006 или 2008. С В меня подружили в первом классе родители, потому что мама считала, что надо общаться с мальчиками из хороших семей, которые всегда здороваются и чисто одеты — так и продолжается уже 35 лет. С С мы в детстве сделали все, что делать точно не нужно, и рассказывать об этом до сих пор не стоит; а теперь ко мне в «Артек» его дочки ездят:). С D мы вообще в школе не дружили, жили как в разных вселенных, а в 2007 нашлись в «Одноклассниках» и обнаружили, что на мир смотрим до противности одинаково. А Е я выловил, тонущего, из карельского порога 11 лет назад, почистил-просушил — оказался приличный человек... А F... много можно всего рассказать. И по сути оказывается неважным срок, неважна ситуация знакомства и частотность общения, неважно, что почти со всеми мы страшно ругались и спорили, но есть какое-то чувство «своего человека», которое испытываешь при общении с человеком большим. Мои вокруг все большие, маленьких я не люблю, не уживаюсь, брезглив.
Наконец, мне повезло, что у меня всегда были и всегда есть учителя. Что есть много тех, кто мне равен и кто меня больше. Все они появились не в школах, не в институтах, вернее, не в институциях. Они выбирались и становились таковыми часто случайно и непреднамеренно. Но надолго. G, с которой я общался последние 18 лет ее жизни, предельно одинокий интеллигент, знавшая 6 языков и прожившая всю жизнь в нищей петербургской коммуналке, корректно произносившая: «Юра, перечитайте», хотя знала, что я в глаза не видел эту книгу; считавшая, что еврею читать Тору не в подлиннике — пошло и стыдно; с которой можно было говорить о Мартене дю Гаре и Ромене Гари и пить дешевый чай из плохо вымытой кружки. Научный руководитель H, к которому можно было приехать с очередным куском диссертации, но два часа проговорить (скорее, прослушать), как понимал эстетику Петрарка или где ошибся в переводе Данте Лозинский. I, который меня отправил в школу, удержал от ухода из аспирантуры, к которому я ездил в гости и несколько лет слушал, не понимая значения половины произносимых слов, а потом бежал читать книжки и смотреть в словаре эти слова. А потом мы с ним уже курсы вели, свою книжку писали, вполне себе хорошую книжку. J, который мне столько рассказал о совершенно антиподской жизни, к которой я так и не прихожу, но знаю, что она есть. И важно помнить про K, L, M, N, O, P и особенно Q — их существование задает точку нормы, от которой надо отталкиваться, а что ее ниже — скучно, вторично и неинтересно.
Мне всегда везло с работой. Потому что я всегда ею жил. На которой женат и часто путаю, кто из жен первая, а кто вторая. И многие, с кем работаю, становятся друзьями и единомышленниками. Я никогда не работал на неинтересной работе: хоть продажа книжек, хоть школа, хоть аспирантура, написание книжек, создание сайтов, ведение курсов или создание конференций. Меня от всего перло и распирало, во всем всегда была и есть движуха, я всегда с недоумением смотрел на людей, которые длинной вереницей в 5 вечера уходят с работы. Куда, еще же столько сегодня можно успеть сделать?
И бесспорно, мне повезло с «Артеком». Даже если завтра на землю падет небо и все вдруг кончится — это жуткое везение. Хотя часто не понимаю, чего больше — жуткости или везения. Я теперь знаю, что все слова об укорененности, тяжеловесности и невозможности смены жизни — это блеф и дешевые отмазки, что все в один день можно положить не в довлатовский, а свой чемодан и поехать, куда считаешь правильным. Я знаю теперь о пусть облегченном, но опыте эмиграции — он интересный, в книжках все по-иначе. Очень трудно из зоны комфорта и признания, считая себя взрослым, взять и обнулить весь свой прежний опыт и начать с новой точки — через практику понимания других людей, через постоянный конфликт тезаурусов — к осознанию, что в одиночку ты ничего не сделаешь, что вокруг есть люди, которые есть твой ресурс, и ты должен сделать так, чтобы они твои смыслы сделали смыслами своими. Которых нельзя заставить, но нужно заразить. А если невозможно, то убрать. Что управление — это не пиджак/секретарша/машина/зарплата — это очень просто и скучно, по-настоящему управление — это возможность коллективным ресурсом делать большие вещи и изменять мир. Приличным мальчикам, когда они вырастают и считают, что они чему-то научились, хочется менять мир так, как он должен быть правильно, по их мнению, устроен. Правильно ли они делают? — да, правильно, потому что как по-другому — этого все равно никто не узнает и будет так, как они придумают. Иногда по вечерам думаю: а вот две или три тысячи детей делают в «Артеке» то, как мы придумали или придумаем завтра, а вдруг это ошибка? Мы не узнаем, потому что так есть, так будет, пока не пройдет время и не придут другие (с нимбом и крыльями), которые будут знать, какие ошибки мы совершили. А еще можно наблюдать и учиться у коллег, как осуществляются закупки, чем отличается субсидия от субвенции, как считать эффективность и логистику процессов, как устроена образовательная политика, и много или мало это — 5 миллиардов — и для чего. А еще везет, когда можно уважать своего начальника, который думает на порядок интереснее, чем ты сам, с которым жуть как трудно, но можно спокойно повернуться спиной, потому что надежно. А еще расширившийся диапазон представления о том, какие бывают люди. Как у Роберта Рождественского: «Какое это чудо — человек. Какая это мерзость — человек». А еще за то, что Вова гуляет под кипарисами и каждый день слушает море. За такое везение и знание можно платить большую цену.
Но все же больше всего везет, что есть минуты, когда можно взять и произнести это вслух тем, кому это адресовано. И они будут слушать, и может быть, слышать. Потому что ты им интересен и они тебя любят. Самое большое сожаление — не успеть сказать тому, кому сказать нужно, что думаешь. И везет, когда успеваешь. Я вот успел.
Просто мне в жизни очень часто и много везло. Всегда везло.
В первый раз мне повезло в апреле или мае 1944 года, когда бабушка, возвращаясь из Коканда, обманула конвой и провезла моего 5-летнего папу в чемодане — вернуться из эвакуации разрешалось только с одним ребенком, а у нее было двое.
Затем повезло в 75-м родиться в Ленинграде — за три с половиной года я видел десятки и сотни не самых дурных людей, которые родились там, где еще можно как-то жить, но совсем неправильно появляться на свет и проводить детство. В моем роду было много приличных людей, о некоторых из них я что-то знаю, они были сложные и жуть какие противоречивые. Но я надеюсь, что от них у меня есть чуть-чуть еврейской светлоголовости и упрямства в действиях, и эстонской созерцательности и неспешности. У Лотмана была мысль, что интеллигент отличается от аристократа тем, что первый поступает исходя из своей чести и совести, а второй не может поступить плохо, потому что за ним стоит род и порода. Я часто мыслю себя в логике второй.
Мне повезло с папой, который, всегда все делая не так, в итоге все сделал правильно. Его нет уже скоро как 10 лет, первые четыре года после его ухода я продолжал внутри себя с ним говорить и советоваться, теперь обычно сам знаю, как правильно. Когда-то в 7 классе он был жутко воодушевлен, что можно было отправить меня по какому-то блату в легендарный «Артек», но что-то тогда не заладилось. Наверное, сегодня от моей крымской истории он бы сперва сильно удивился, потом бы сказал: «Ну нормально», второпях обозвал бы за что-нибудь мудаком, но внутри очень сильно бы гордился. Хотя ничего бы вслух не сказал, мне уж точно. Он меня очень любил, но не умел никогда этого выразить.
Мне повезло настолько, что у меня две мамы. Которые, думаю, внутренне с этим фактом уже разобрались и смирились. Недавно я перечитывал «Алые паруса» (возраст такой наступает уже — перечитывать) и нашел замечательный абзац, за который можно простить многое графоманское в этой книжке:
Капитаном и собственником корабля Артур Грей плавал еще 4 года. Но он уже навсегда запомнил тот короткий грудной смех, полный сердечной музыки, каким встретили его дома, и раза два в год посещал замок, оставляя женщине с серебряными волосами нетвердую уверенность в том, что такой большой мальчик, пожалуй, справится со своими игрушками.
Вот и мои мамы всю жизнь смотрят на торговлю книжками, школьное учительство, интернеты, байдарки, вышки, артеки — и все же нетвердо уверены, что большой мальчик, пожалуй, справится с этими своими игрушками. Хотя серебряных волос от этого становится у них больше.
Мне повезло с тем, что моя своя семья состоит из двух стихийных бедствий. Одно во всех своих проявлениях уже к своим пяти до оторопи напоминает папу — сей факт иногда радует, но чаще пугает. Другое объединяет в себе все возможные и невозможные нелепости этой жизни, но по трезвому размышлению каждый раз оказывается, что у меня есть кто-то за спиной, мне есть куда приходить, меня кто-то ждет с работы (хотя часто засыпает раньше), слушает, слушается и слышит.
Мне еще повезло, что есть у меня человек А, который для моего нынешнего мировосприятия сделал меньше, чем родители, но больше, чем тот, кого можно было бы назвать «другой».
Мне повезло с друзьями. Которые не меняются много лет и даже десятилетий. Которые с 82-го, с 2000, 2003, 2006 или 2008. С В меня подружили в первом классе родители, потому что мама считала, что надо общаться с мальчиками из хороших семей, которые всегда здороваются и чисто одеты — так и продолжается уже 35 лет. С С мы в детстве сделали все, что делать точно не нужно, и рассказывать об этом до сих пор не стоит; а теперь ко мне в «Артек» его дочки ездят:). С D мы вообще в школе не дружили, жили как в разных вселенных, а в 2007 нашлись в «Одноклассниках» и обнаружили, что на мир смотрим до противности одинаково. А Е я выловил, тонущего, из карельского порога 11 лет назад, почистил-просушил — оказался приличный человек... А F... много можно всего рассказать. И по сути оказывается неважным срок, неважна ситуация знакомства и частотность общения, неважно, что почти со всеми мы страшно ругались и спорили, но есть какое-то чувство «своего человека», которое испытываешь при общении с человеком большим. Мои вокруг все большие, маленьких я не люблю, не уживаюсь, брезглив.
Наконец, мне повезло, что у меня всегда были и всегда есть учителя. Что есть много тех, кто мне равен и кто меня больше. Все они появились не в школах, не в институтах, вернее, не в институциях. Они выбирались и становились таковыми часто случайно и непреднамеренно. Но надолго. G, с которой я общался последние 18 лет ее жизни, предельно одинокий интеллигент, знавшая 6 языков и прожившая всю жизнь в нищей петербургской коммуналке, корректно произносившая: «Юра, перечитайте», хотя знала, что я в глаза не видел эту книгу; считавшая, что еврею читать Тору не в подлиннике — пошло и стыдно; с которой можно было говорить о Мартене дю Гаре и Ромене Гари и пить дешевый чай из плохо вымытой кружки. Научный руководитель H, к которому можно было приехать с очередным куском диссертации, но два часа проговорить (скорее, прослушать), как понимал эстетику Петрарка или где ошибся в переводе Данте Лозинский. I, который меня отправил в школу, удержал от ухода из аспирантуры, к которому я ездил в гости и несколько лет слушал, не понимая значения половины произносимых слов, а потом бежал читать книжки и смотреть в словаре эти слова. А потом мы с ним уже курсы вели, свою книжку писали, вполне себе хорошую книжку. J, который мне столько рассказал о совершенно антиподской жизни, к которой я так и не прихожу, но знаю, что она есть. И важно помнить про K, L, M, N, O, P и особенно Q — их существование задает точку нормы, от которой надо отталкиваться, а что ее ниже — скучно, вторично и неинтересно.
Мне всегда везло с работой. Потому что я всегда ею жил. На которой женат и часто путаю, кто из жен первая, а кто вторая. И многие, с кем работаю, становятся друзьями и единомышленниками. Я никогда не работал на неинтересной работе: хоть продажа книжек, хоть школа, хоть аспирантура, написание книжек, создание сайтов, ведение курсов или создание конференций. Меня от всего перло и распирало, во всем всегда была и есть движуха, я всегда с недоумением смотрел на людей, которые длинной вереницей в 5 вечера уходят с работы. Куда, еще же столько сегодня можно успеть сделать?
И бесспорно, мне повезло с «Артеком». Даже если завтра на землю падет небо и все вдруг кончится — это жуткое везение. Хотя часто не понимаю, чего больше — жуткости или везения. Я теперь знаю, что все слова об укорененности, тяжеловесности и невозможности смены жизни — это блеф и дешевые отмазки, что все в один день можно положить не в довлатовский, а свой чемодан и поехать, куда считаешь правильным. Я знаю теперь о пусть облегченном, но опыте эмиграции — он интересный, в книжках все по-иначе. Очень трудно из зоны комфорта и признания, считая себя взрослым, взять и обнулить весь свой прежний опыт и начать с новой точки — через практику понимания других людей, через постоянный конфликт тезаурусов — к осознанию, что в одиночку ты ничего не сделаешь, что вокруг есть люди, которые есть твой ресурс, и ты должен сделать так, чтобы они твои смыслы сделали смыслами своими. Которых нельзя заставить, но нужно заразить. А если невозможно, то убрать. Что управление — это не пиджак/секретарша/машина/зарплата — это очень просто и скучно, по-настоящему управление — это возможность коллективным ресурсом делать большие вещи и изменять мир. Приличным мальчикам, когда они вырастают и считают, что они чему-то научились, хочется менять мир так, как он должен быть правильно, по их мнению, устроен. Правильно ли они делают? — да, правильно, потому что как по-другому — этого все равно никто не узнает и будет так, как они придумают. Иногда по вечерам думаю: а вот две или три тысячи детей делают в «Артеке» то, как мы придумали или придумаем завтра, а вдруг это ошибка? Мы не узнаем, потому что так есть, так будет, пока не пройдет время и не придут другие (с нимбом и крыльями), которые будут знать, какие ошибки мы совершили. А еще можно наблюдать и учиться у коллег, как осуществляются закупки, чем отличается субсидия от субвенции, как считать эффективность и логистику процессов, как устроена образовательная политика, и много или мало это — 5 миллиардов — и для чего. А еще везет, когда можно уважать своего начальника, который думает на порядок интереснее, чем ты сам, с которым жуть как трудно, но можно спокойно повернуться спиной, потому что надежно. А еще расширившийся диапазон представления о том, какие бывают люди. Как у Роберта Рождественского: «Какое это чудо — человек. Какая это мерзость — человек». А еще за то, что Вова гуляет под кипарисами и каждый день слушает море. За такое везение и знание можно платить большую цену.
Но все же больше всего везет, что есть минуты, когда можно взять и произнести это вслух тем, кому это адресовано. И они будут слушать, и может быть, слышать. Потому что ты им интересен и они тебя любят. Самое большое сожаление — не успеть сказать тому, кому сказать нужно, что думаешь. И везет, когда успеваешь. Я вот успел.
Комментариев нет:
Отправить комментарий