-->

среда, 9 января 2019 г.

«Жми, твою мать!», или чему меня научил папа

У каждого человека есть родители. Каждый рождается, вырастает, живет с ними, а потом они уходят. А ты остаешься, помня о них. И тогда ты перестаешь быть маленьким.

10 лет назад не стало папы. В тот день я остался один и понял, что стал большим. Нет, живы и здравствуют близкие, но ощущение, что остался один — оно наступило тогда. Я набросал тогда несколько слов, упомянув: «Я еще напишу потом текст «Мой папа». На годовщину сделал ролик, но все эти годы все-таки думал о тексте. И все отодвигал и откладывал. Теперь, наверное, через десятилетие все же пора.


Первые несколько лет я внутри себя говорил с папой. Потом перестал. Перестал по конкретным поводам, но остался всегдашний внутренний вопрос: а что бы на это сказал папа?

В одном из любимых фильмов — “Braveheart” с Гибсоном — есть такой эпизод. После поражения при Фалькирке, отправляясь на переговоры, которые могут оказаться ловушкой, главный герой Уоллес говорит со своим другом Хэмишем:

Hamish: It's a trap, are you blind?
William: We've got to try. We can't do this alone. Joining the nobles is the only hope for our people. You know what happens if we don't take that chance?
Hamish: What?
William: Nothing.
Hamish: I don't want to be a martyr.
William: Nor I. I want to live. I want a home, and children, and peace.
Hamish: Do ya?
William: Ay, I do. I've asked God for these things. It's all for nothing if you don't have freedom.
Hamish: That's all a dream, William.
William: A dream? Just a dream? What we've been doing all this time; we've lived that dream.
Hamish: You dream isn't about freedom. It's about Murron. You're doing this to be a hero because you think she sees you.
William: I don't think she sees me. I know she does. And your father sees you, too.

После этих слов Хэмиш в ярости и от бессилия спасти друга бьет Уоллеса кулаком в лицо, чертыхается и уходит.

Будучи стопроцентным атеистом, я все равно знаю, что папа оттуда (неважно, как и кем это место называется) на меня смотрит. I know he does. И меня поддерживает. И неприятно, когда перед папой может быть стыдно.

Я часто в разных ситуациях думал, чему меня папа научил? И можно ли это сформулировать? Этот опыт оказывается шире каких-то однозначных формулировок. Папа был невероятно сложный, противоречивый, с ним никогда не было просто. По стилистике наши отношения были очень похожи на то, о чем спел Маргулис. Но он просто был. Он со мною жил. И что-то случалось в той жизни, что-то запоминалось. И если запомнилось именно это — значит именно оно и осталось как важное. Сегодня я просто хочу рассказать истории про папу и меня — сколько получится и вспомнится.



1. Мне 5 лет. Мы катались на велосипеде на даче и остановились на спортплощадке у поселковой школы. Турник. Папа меня подсадил и сказал: «Виси». Я верещал, кричал, что устал и не могу. Папа, несмотря на это, поднимал меня опять и опять на турник: «Мужчина должен уметь терпеть».

2. 6 лет. Озеро в Токсово. Пляж с «лягушатником» — деревянными мостками, построенными в озере. Я воды уже не боюсь, но без круга плавать опасаюсь. На берегу после купания (вынули из воды, конечно, после десятого повтора, я весь трясущийся и синий) меня вытерли насухо. Папа сказал: «Пойдем походим по мосткам!» Ага, пойдем. Когда дошли до конца мостков, папа поднял меня за подмышки и швырнул в воду. Вынырнув, я молотил по воде руками, орал на весь пляж, но как-то странно-вертикально доплыл до берега. Накинулся на папу: «Ты что, я чуть не утонул!» Он ответил: «Ну я же смотрел, если бы что-то случилось — я бы нырнул». После этого я научился плавать.

3. 30 августа 1982 года. Последний день на даче, через 2 дня идти в первый класс. Мы едем на велосипеде, я почему-то сидел на раме папиного велосипеда (хотя умел с 4 лет ездить сам) и засмотрелся на тарахтящий на обочине трактор. В итоге случайно сунул с размаху ногу в переднее колесо. Мы оба летим через руль (какие щитки, какие каски в то время?!?). Я ору от жуткой боли, долго не могу успокоиться, папа меня на руках приносит домой. Наревевшись вдоволь, я засыпаю. Когда проснулся, папа сказал:
— А ты молодец!
— В чем? Что ногу в колесо сунул?
— Нет, это неважно. Я видел, что тебе было очень больно, но ты старался терпеть. Молодец.
В первый класс я пошел с загипсованной ногой.


4. В школе часто были плохие оценки. Папа никогда за это не ругал, говорил: «Мне неважно, сколько тебе поставят. Важно, чтобы то, чем ты занимаешься, нравилось, и чтобы ты это делал хорошо». Папа научил меня, что мнение других людей — это неважные мелочи, вопрос только в самооценке. Спорно, но как есть.

5. Лет 8, наверное. Зимой в выходные мы едем в Кавголово, пригород Ленинграда, кататься на лыжах. Вечером, накатавшись, возвращаемся домой, идем по темному лесу к станции. А я с собой зачем-то взял мягкую игрушку — черную обезьянку, которую очень любил. На обратном пути обнаруживаю, что игрушка потерялась. Расстройство, слезы. Папа говорит: ну пошли искать. И мы прошли весь наш путь обратно, видимо, единственные, которые в это время шли не на станцию, а от нее. Конечно, ничего не нашли. Уже придя на платформу, обнаружили, что игрушку какой-то добрый человек, нашедший ее на дороге, повесил на табло расписания электричек. Не знаю, пошел бы я бродить два часа по темному лесу (какое освещение в то время зимой?) в поисках какой-то игрушки. Папа пошел.

6. Все детство лет до 10 мой день рождения праздновался 3 дня: в первый день приходили многочисленные родственники, во второй — одноклассники, в третий — папины друзья (у папы было со школьных времен 3 друга, он говорил, что только школьные — настоящие, остальные — приятели; у меня со временем так в жизни и случилось — на всю жизнь рядом остались три школьных друга). Я никогда не видел дома пьяных людей, хотя, наверное, на столе что-то и стояло, взрослые всегда сидели и разговаривали. В начальной школе детские праздники проходили, мягко сказать, странно: так как дома были аж три пары настоящих боксерских перчаток (!!!), то после кратковременного стола (кому из нас тогда это было интересно?) вечер превращался в вакханалию: мы надевали боксерское обмундирование и начинались спарринги. Бабушка Сережи Корнилова приходила потом возмущаться, почему у ее внука сотрясение мозга? Кто же виноват, что папа просто выставил навстречу прыгнувшему Сереже руку, а сзади неожиданно оказался платяной шкаф... Но было громко и весело.

7. В августе 85-го мы с папой купались в Черном море, в Лазаревском. Пришли на берег, там никого и шторм. Как сейчас понимаю, вряд ли было больше 3 баллов, но тогда несколькометровые волны выглядели страшновато. Папа спросил: «Боишься?» Я плавал довольно неплохо, поэтому сказал «нет». Мы долго ныряли, качались на волнах. Но пришла пора выходить. Волна несла к берегу, больно кувыркала по гальке, но потом волокла обратно, и так много раз, до усталости и страха. В какой-то момент мы взялись за руки, нас поднесло к берегу, и в миг, когда волна начала  движение назад, папа поднял меня и швырнул через волну. Я кубарем улетел, разбил колени, но вскочил и благополучно выбежал на берег. Скоро вылез и папа — по ногам у нас обоих текла кровь. Мы сидели мокрые на ветру, смотрели на шторм и смеялись. Потому что были дураки и герои.

8. Мне лет 12. Папа отдал меня в секцию какой-то борьбы, кажется, попался бокс или у-шу. И на первой же тренировке тренер поставил меня в пару с мальчиком, который занимался уже третий год, тот закономерно отметелил меня и разбил нос (как сейчас понимаю, это был у тренера такой прием, ему было важно, кто придет на следующую тренировку). Тренеру было важно, а мне было больно, кровь из носа не останавливалась до дома и я плакал, умываясь под краном над краснеющей раковиной. Папа спросил: «Когда пойдешь на следующую тренировку?». Я заорал: «Никогда, это больно!». «Если не пойдешь — ты говно». Я струсил, не пошел. Папа не разговаривал со мной три дня.

9. Огромным дефицитом в школьное время были аудиокассеты. Мало того, что они стоили каждая по 9 рублей, так их еще было очень трудно достать. А у моего товарища-одноклассника был «плавающий» отец (моряк, ездивший за границу), который привозил оттуда в том числе и кассеты. И папа пообещал мне купить целый блок — 10 штук. Друг пришел в школу и сказал, что не может отдать по госцене (что это было за понятие такое?!?!) за 90, а может по 110 или 120 рублей. Папа на это сказал: «Я не имею дела со спекулянтами». (Интересно зеркало этой истории со стороны моего друга Толика: его отец привозил из загранки разные вещи и через их продажу обеспечивал тогда благосостояние семьи. Кто сегодня осудит?)

10. Папа привозил из командировок две категории вещей: книги и головоломки. Книг было много, они были разные, папа всегда мне что-то подкладывал, заинтересовывал, находя поводы. Много лет папа выкупал в «Подписных изданиях» для меня по одной книге 58-томную «БМЛД» (кто жил в то время, понимает), у меня она была полной. И еще разные «Энциклопедии юного музыканта/художника/физика/музыканта/чертзнаетещекого».


11. На рубеже 80-90-х годов у нас дома была какая-то масса невероятно шикарной техники. Точно помню, что в 1989-м у меня был двухкассетник "Sharp", портативный магнитофон "Sanyo", видик "Panasonic" и настоящий ДОМАШНИЙ КОМПЬЮТЕР (!!!), который папа собрал из купленных на рынке деталей со своим коллегой. Мама ворчала, мол, завтра еду не на что будет купить, а у вас тут хоть магазин этой техники открывай:) Комп подключался к магнитофону и телевизору, вся комната была в проводах, полкласса до позднего вечера у нас дома гоняла питона, резала экран ксониксом, искала клады и складывала тетрис. В последующие годы уже появлялись и более современные агрегаты, на которых я играл, играл, пока не начал в 2000 году делать сайты. И начались совсем другие истории.

12. В 89-м мы пошли с папой и с семьей его коллеги во второй байдарочный поход. Первый, годом ранее, я не запомнил, а вот во втором мы влетели в какую-то жуткую непогоду. Три дня беспрестанно лил дождь, промокли все палатки, вещи. Вечером взрослые обнаружили на карте в нескольких километрах от реки Пчевжи, по которой мы шли, деревеньку со смешным названием Кукуй, куда сходили и договорились о ночлеге. И я до сих пор будто чувствую, как мы шли эти километры под ливнем по щиколотку в грязи, на мне был тяжеленный, 15- или 20-килограммовый рюкзак, папа рядом шел, нес байдарку и второй рюкзак. Я как-то расклеился от происходящего плюс начинал заболевать, а папа рядом шел и пел песню, из которой я запомнил с тех пор припев: «Впеpед, не плача, / Давай кpути, / И ждёт удача / Тебя в пути. / Hе бойся пота, / Hапоp утрой. / Кpути, работай, / И финиш твой». Году в 2005 уже в Интернете нашел полный текст этой песни (довольно фривольной для 13-летнего слушателя), папа с улыбкой вспомнил. Но под веселую песню про Катьку брести было заметно бодрее. Когда пришли на место, обнаружилось, что все взятые с собой лекарства размокли до полной степени непригодности, поэтому в меня влили неполный стакан водки (впервые!) и положили спать на настоящую русскую печь. Было очень жарко, от тела всю ночь шел пар. Я не заболел.

13. Папа очень любил Высоцкого, у нас были все выходившие тогда пластинки (многие помнят серию «На концертах ВВ»), он в разных ситуациях повторял строчки: «Но плевать я хотел на обузу примет: / У него есть предел — у меня его нет, — / Поглядим, кто из нас запоет — кто заплачет!». Или другое: «Расклад перед боем не наш, / Но мы будем играть». Еще помню от него розенбаумовское: «Когда на эскадру выходит корабль одиноко / Живот положить иль геройством прорваться в века...» В папе до конца жизни было много мальчишеско-романтического. Во мне тоже что-то застряло.

14. Классе в 10 я жутко влюбился, сказал папе, что на такой девочке я бы женился. Папа внимательно посмотрел на меня и спросил, видел ли я маму своей избранницы. Я ответил, что да. «И как, она тебе нравится?» «Нет, не нравится». Папа сказал: «Запомни, девочка потом будет похожа на свою маму. Так вот, выбирая жену, посмотри на ее маму и подумай, сможешь ли ты любить ее такой, какова теперь ее мать». Как-то сразу охладелось.

15. Класс 10 или 11. С пунктуальностью в детстве у меня были серьезные проблемы (и сейчас скилл до конца так и не прокачан:), я обещал прийти в 8 вечера, но имела место быть барышня, компания... в общем, появился в 11. На мое блеяние о многочисленных объективных причинах задержки папа говорил: «Ты обещал!». Я что-то отвечал, но раз за разом слышал в ответ: «Ты обещал».

16. Классе в 10-м как-то мы с приятелем попались на воровстве слитков магния с завода «Красный химик» (напарник раскололся:))) Зачем? — мы из магниевой стружки, марганцовки и пропитанной селитрой бумаги делали «бомбочки». В детской комнате милиции я сидел в коридоре и ждал своей участи, пока папа обсуждал за дверью с местным капитаном, как не поставить меня на учет (как потом выяснилось, это стоило ему 400 рублей — две зарплаты). Папа вышел из кабинета, и со словами «Ты вор!» дал мне кулаком по морде. Больше я не воровал.


17. Пока учился в институте, я торговал книжками. И в какой-то момент (на дворе был то ли 94, то ли 95 год) на горизонте нарисовались бандиты. Все как по сценарию дешевого детектива — с телефонными звонками, подкарауливанием на улице и прочими радостями. Но тогда было совсем не смешно. Я не знал, что делать и рассказал папе. Папа через каких-то знакомых, у которых были другие-третьи-четвертые знакомые в охране большой фирмы, нашли других бандитов. Назначили у метро «стрелку». Папа поехал со мной, спрятав под куртку короткий обмотанный изолентой водопроводный шланг с металлическим набалдашником (вариант самодельного кистеня). На встрече все прошло нормально, две группы братков о чем-то своем поговорили и все закончилось. Это сейчас я понимаю, что было совсем непонятно, чем кончится встреча, кем окажутся наехавшие, будут ли достаточно крутыми «наши» бандиты, могут ли там стрелять... Папа тоже не знал. Но со мной поехал.

18. Когда я писал диплом, папа (инженер-кораблестроитель) прочитал «Чуму» Альбера Камю, чтобы обсуждать со мной написанное перед тем, как показывать текст научному руководителю. А потом первые несколько лет моей работы в школе читал мои конспекты уроков. В преподавании литературы в школе он мало что понимал, но слушал и давал повод для диалога. Папа со мной всегда разговаривал.

19. На кухне мы с папой придумали тему диссертации, которая потом превратилась в МЛИС и стала проектом длиной в 12 лет. По ночам папа сидел в Интернете (на модеме 14400!), скачивал для меня материалы по теме диссера, раскладывал их по папкам, утром записывал на дискету и по дороге на работу завозил мне с коротким «На, посмотри, может, что-то полезное будет». Когда я возвращался от научного руководителя, который раз за разом забраковывал очередную главу, папа говорил: «Значит садись и пиши сначала. Мы его все равно измором возьмем». Я садился, писал, потом ехал на следующую встречу. В любых ситуациях папа повторял: «Ничего, прорвемся».

20. Когда я работал в школе, мне часто не хватало денег, я думал, где заработать. И иногда, когда я приходил к папе, он, уже у дверей прощаясь, давал мне деньги. Я отнекивался, мол, я взрослый, не надо, я сам заработаю. Папа говорил: «Закрыл рот и взял. Не надо скакать как мартышка — там заработал, тут три копейки. Иди делом занимайся. Потом сможешь — отдашь». Конечно, я не отдал.

21. У папы была давняя мечта — построить свой дом (деревья он не сажал, а я к тому времени все же вырос). И мы строили дачу, строили очень трудно. То денег не было, то с бригадами рабочих было море проблем. Папе было уже 65 лет, но он таскал 100-килограммовые бревна, месил цемент, работал по 10 часов в день, ездил на велосипеде искать на лесоторговых базах вагонку... Я помогал по возможности, но дело двигалось медленнее, чем хотелось. В какой-то момент отлетевшей панелью с двухсотым гвоздем папе буквально срезало полпальца, ручьем хлестала кровь. Я хотел вызвать врачей, но папа грубо остановил меня, перебинтовал палец носовым платком и продолжал работать. При этом кровь капала и капала. Папа до конца жизни остался с изуродованным пальцем.  Он никогда себя не жалел.

22. Папа всегда работал, всегда. Он приходил с работы, ужинал и садился работать. Я читал у каких-то знаменитостей (Лихачев или Капица, или Гинзбург — не помню), которые, отвечая на вопрос «Что вас сформировало как личность?», говорили: «Когда я в детстве засыпал, я всегда видел полоску света под дверью папиного кабинета». Я могу сказать то же. Я знаю от его коллег историю, что в семидесятые годы в Таллине, на стапеле военного корабля, рабочие, послав к черту парторга и главного конструктора, отказались с командой выходить в первый раз в море, если с ними не пойдет инженер Гуревич — он единственный знал весь корабль. А на похороны к папе пришло более 120 коллег — докторов наук, механиков, адмиралов. Они такое рассказывали, что я плакал от гордости. Мама сказала тогда: «Господи, он никогда такого количества цветов не видел».

23. Я так и не узнал, понимал ли он перед смертью, что это конец. Когда уже не было сил встать, сказал: «Наверное, придется уйти с работы, а это жалко». В какой-то момент велел позвать нотариуса, а после его прихода собрался с силами, ответил на дежурные вопросы, после чего произнес: «Составьте по форме. Все — Юре». И повернулся к стене. Мы так и не попрощались, он ругал меня за какие-то мелочи (вроде бы я не сходил куда-то или не вынес мусор), только наказал: посади на даче новые сосны, старые не выживут. И опять отвернулся к стене. Думаю, папа не хотел выглядеть слабым. По иронии судьбы папа в последние дни был одет в подаренный мною когда-то джемпер, на котором были контурно нарисованы Дон Кихот и Санчо Панса в стилистике Дали. И поверх была надпись, которая читалась как "Against The Wind...". Когда уже потом прочитали саму надпись, оказалось, что она была с совершенно другим смыслом "Against The Windmilll". Папа часто и в жизни путал "wind" и "windmill", но он очень крепко умел быть "against".



Через год или полтора после смерти папы я на каком-то велосайте прочитал поразившую меня историю. Ссылку не привести уже, поэтому пересказываю.

Отец — велосипедист и опытный тренер, готовил сына к важным соревнованиям. Гонял, ругал, тренировал, не жалея — результаты были достойные. И вот наступает день соревнований и на старт выходят оба — и отец, и сын. Начинают гонку где-то в середине группы. Постепенно расталкивая соревнующихся (преимущественно отец), они медленно начинают уходить от пелетона в отрыв, который все больше и больше увеличивается. Отец «сажает на колесо» сына (термин в велоспорте, когда второй гонщик движется на очень близком расстоянии от первого, экономя силы за счет меньшего аэродинамического сопротивления, которое принимает лидер), делится с ним своей бутылкой воды, солеными снеками (кто ездил — поймет, зачем). И вот последний подъем — они взбираются на гору, остается только один спуск, после которого финишная лента, ликующие фанаты, подиум с шампанским и прочие триумф-атрибуты. И на вершине горы отец вдруг уходит вбок, пропуская сына вперед, и сильно бьет его по спине со словами «Жми, твою мать!». Сын после толчка разгоняется с горы, несется вниз и финиширует лидером. А отец неожиданно притормаживает, останавливается, сходит на обочине с велосипеда, спокойно смотрит, а потом неспешно идет вниз. Мимо него пролетает отставшая толпа конкурентов, которые безнадежно проиграли его сыну. А значит и ему.

Мне часто с тех пор кажется, что папа взобрался со мной на очень высокие горы, потом от души врезал мне по спине перед спуском и крикнул что-то сильно погромче и покрепче, чем просто «Жми, твою мать!». И я от этого удара уже десять лет как продолжаю нестись с горы к разным финишным лентам. И мою спину жжет след от папиной ладони.



2 комментария:

  1. Нутром чувствую, что Владимир Павлович за последние две недели не раз там у себя употребил крепкое словцо. Но не зря же был турник, дураки, море и «стрелки». Есть незримая спина. И вы в очередной раз прорвётесь.

    ОтветитьУдалить